Кёлер. Страх. СТРАХ-СОН-ДЕТСТВО 4. Страх и сон

4. Страх и сон

Как мы видели на примере г-жи X., больной страхом человек видит угрозу во всём, что что может ожидать его в будущем. Тогда "инстинкт", побуждающий проявить осторожность или отступить перед непосильной ситуацией, реагирует не на приближение той или иной конкретной беды, а вообще без разбору на всё предстоящее в будущем как на опасное и губительное.

Всё предстоящее обволакивает туман страха, размывая очертания того, что позволяет увидеть здравый смысл, опыт. А воспаленное страхом воображение рисует в тумане контуры катастрофы. И эти образы возвращаются назад как восприятия внешних событий. Такова суть происходящего. У г-жи X. и у других, кто находится в такой ситуации, налицо осложнение, примечательное неспецифической формой восприятия опасности. Она видит в будущем не какую-то определенную опасность и принимает меры не на случай, если её опасения оправдаются, - опасность для неё исходит от сферы ещё не прожитого в целом. Поэтому она отказывается идти в будущее, навстречу неясности и неизвестности, и пытается жить в монотонной круговерти затверженных, повторяющихся действий.

Это попытка жизни в остановленном времени, жизни впустую, слепленной из бесконечного подражания подражанию подражаниям самой себе. На самом деле г-жа X. живёт в плену прошлого. Её дни суть раскопки, перетасовка воспоминаний. Привычное окружение, недоверчиво контролируемое до малейших деталей, дом, ставший крепостью, нужны ей затем, чтобы было легче погрузиться в сон, забыться и отрешиться от мира. Только сон обещает утешение.

Но он не бодрит, не снимает страх, как у тех, кто приходит домой из настоящей, живой жизни. Г-жа X. спит тревожно, её бросает в пот, её мучают кошмары, либо она вынуждена принимать сильные успокоительные средства. И даже тогда она часто просыпается, и собственное тело кажется ей клеткой. Нет у неё желания заветнее, чем мирный сон. Такое впечатление, будто всеми её действиями и помыслами движет единственная цель - подготовить ко сну себя и все вокруг. Всюду наводится порядок, все расставляется и раскладывается по местам. Когда наконец муж приходит домой, когда ни гостей, ни звонков уже не ожидается и уличный шум за окнами стихает, она проверяет, какая аптека открыта ночью, а потом усаживается за вязание и наслаждается единственным более или менее спокойным часом дня. Наслаждается до тех пор, пока не начнется борьба за сон, очередная бесконечная ночь, а поутру она поднимается усталой и разбитой. У поэта Ханса Георга Буллы есть очень проникновенное стихотворение о страхе, написанное как будто про г-жу X. 17:

Воздух сделался словно более скудным и редким: дыханье у нас спирает, и все чаще теперь мы быстро руками себе щеки-то трём.

И глазам своим как ещё верить: то ли уж все изменилось, то ль ничего, а старое нас нагоняет, всегда все то же - такое оно.

Да и вспомним ли мы, как оно вышло и как долго продлится, покуда вновь не почуем уют в отчаянии привычном*.(*Перевод В. Бакусева.)

Удушье, порывистый жест, каким ладонью проводят по лицу, - проявления нервозности и в то же время потребности удостовериться в целости и невредимости собственной кожной границы, в собственной целости. Верить или нет своим глазам? Очертания расплывчаты. "Там, где нет света, где ничего не видно, зарождаются боязнь и страх, - писал Карл Кёниг. - Ясная видимость рассеивает туман страха" 18. Старое, всегда одинаковое, уют в привычном, в прижившемся отчаянии - уход в одиночество. В этом стихотворении (озаглавленном "Возвращение в тесноту") собраны все характерные признаки непроработанного страха, описанные выше.

Когда меркнет свет веры в собственное здравомыслие, когда парализована способность разобраться в причинах, масштабах, свойствах, значениях, соотнесённостях, всякая разница меж событиями и существами за пределами крепости страха стирается, ведь важно в них только одно - все они одинаково чужды. Отношения - все равно какие - заранее, уже на стадии ожидания, расцениваются как столкновение с угрожающе чуждым. Для беззащитного, глубоко испуганного человека существует единственная альтернатива: остаться на месте (застыть, закрыться) или пойти навстречу неотвратимому несчастью. "В процессе познания - а он состоит из двух фаз: испуга при появлении проблемы (вопроса) и освобождения от испуга при её разрешении - присутствует извечная глобальная закономерность" 19, - пишет Хельмут Хессенбрух. Далее говорится: "Испуг и страх пробуждают "Я" в его главнейшей деятельности - познании, т. е. проникновении в суть вещей". Это пробужденное (или, скажем, интегрированное в страх) "Я" позволяет нам, по словам Дорис Вольф, "увидеть жизненные препятствия в правильной перспективе" 20.

Поражённое страхом сознание застревает в первой фазе описанного Хессенбрухом процесса познания или восприятия 21: в испуге при появлении вопроса, неожиданного впечатления или проблемы. Как мы видели в гл. I. 1 и I. 2, из ещё более внимательного наблюдения явствует, что эта первая фаза распадается на две стадии: появление и экспансию страха. В момент экспансии страха, т. е. состояния, при котором мы ощущаем исчезновение границ, происходит следующее: либо "Я", описанным образом вмешавшись, восстанавливает "правильную перспективу", верные масштабы и нужную дистанцию, либо возникает паническая реакция, "резкое отступление "Я"", судорожное оцепенение.

Что мы имеем во втором случае? Слишком сильное "столкновение" внешнего мира, впечатления, и душевного, где "Я", когда его упорядочивающее и направляющее присутствие в волевой сфере ослаблено, действует как существо воспринимающее (занимаясь переработкой впечатлений, их интеграцией, сортировкой и т. д. ). Контакт с внешним миром непомерно активен! Можно назвать это и чрезмерно резким пробуждением.

Ведь в процессе, кратко описанном Хессенбрухом, нетрудно узнать процесс пробуждения. При приступе страха этот процесс слишком интенсивен. Легкий избыток интенсивности в нём присутствует всегда, при любом процессе восприятия. Затем всё возвращается в исходное положение. Хессенбрух совершенно прав: в первый момент пугает любой "вопрос", однако судорожное оцепенение, спровоцированное страхом, свидетельствует о переизбытке интенсивности. Картина реальности, слегка искажённая в момент первого испуга, на стадии появления страха, не восстанавливается, человек не способен совладать со следующей фазой - фазой "страха перед страхом". Всё расплывается. Масштабы утрачиваются. "Я" ощущает, как его затягивает в событие, чей "побудительный характер" (Риман) воспринимается теперь как агрессия, насилие, как покушение на целостность личности. Причинённая боль заставляет "Я" отступить, человек весь сжимается. Освобождения от страха ("разрядки") не происходит, так как вместо того, чтобы собраться и призвать на помощь рассудительность, человек, на свою беду, сломя голову мчится прочь или пытается обороняться. Такая реакция способна перерасти в обморок: резкий провал в сон!

Обычная и во многом полезная, вездесущность страха выражается в близких к нему состояниях души или в таких трансформированных "Я" состояниях страха, как чуткость, восприимчивость, осторожность и мягкость, робость, нежность. Эти метаморфозы страха в позитивные, социально полезные черты характера предполагают, что мы достаточно независимы в общении со страхом как таковым. А это, в свою очередь, связано со способностью рассуждать и анализировать, т. е., в самом широком смысле, с тем, удаётся ли нам и в сложных ситуациях сохранять верное соотношение между своими впечатлениями и проявлениями, восприятием и волей.

Периодические шоковые провалы в нашем самовосприятии - "кровь застыла у меня в жилах" или "казалось, будто время остановилось" (в обеих фразах говорится об одном и том же переживании) - по мере приближения к неопеделённому будущему ("что со мною будет?") или в ожидании рецидива однажды пережитого ужаса время от времени демонстрируют страх в "голом" виде. Справиться с ним можно, но в особо неблагоприятных обстоятельствах он ведёт к утрате контроля, вызывает панику. Большинство людей с болезненными страхами постоянно боятся лишь впасть в бешенство, "потерять рассудок". Такого практически не бывает. Но "голый" страх, переживаемый нами в редких, исключительных случаях, для них - состояние постоянное или, по крайней мере, регулярное.

О чём это нам напоминает?

Мы переносимся в прошлое, в тот период жизни, которого обычно никто не помнит, - в самое раннее детство. Отсутствие воспоминаний можно восполнить внимательным наблюдением за маленькими детьми. Им ещё предстоит усвоить, что контакт с внешним миром неизбежно регламентируется обширным репертуаром оговорок и ограничений, иначе его не выдержать. Именно здесь скрыта причина "беспамятства" самых первых лет жизни: провести границу между собой и окружением либо не удаётся вообще, либо эта граница непроницаема, как никогда впоследствии. А мир воспоминаний складывается из сознательно усвоенного опыта общения с внешним миром.

В состоянии бодрствования маленький ребенок беззащитен - я умышленно не говорю "беспомощен", поскольку существуют разного рода "опоры в беззащитности", которой мы скоро коснемся, - перед впечатлениями, обрушивающимися на него, перед субстанциями, познаваемыми через осязание или усваиваемыми в виде пищи, перед внутренними процессами в собственном организме, воспринимаемыми как внешние впечатления. С другой же стороны, младенец способен отгораживаться и удаляться от этого мира до такой степени, какая знакома нам лишь в состоянии крайнего изнеможения (кстати, тоже одного из центральных моментов симптоматики навязчивых страхов), - он засыпает. "Как глаз вынужден закрываться, когда на него падает ослепительный солнечный свет, - говорит Рудольф Штейнер, - так и ребёнок вынужден закрываться от мира, вынужден много спать" 22.

Мир восприятий как таковой подобен "ослепительному солнечному свету", иными словами: он пугает. Во время бодрствования для новорожденного ещё не существует ни оговорок, ни ограничений. Чем больше он открывается перед окружением, особенно в своих телесных ощущениях, которые воспринимает как воздействия внешнего мира, не имея, однако, возможности ни ослабить их рассудком, ни противодействовать им, тем больше в нём страха. И как раз потому, что он не умеет объективировать этот страх, формулировка "испытывать страх" неверна. Новорожденный в состоянии бодрствования и есть страх! Безусловно, этим сказано не всё, ведь тенденция к снятию страха, стремление оградить и проявить себя присутствует в человеке изначально. Однако возможности проявиться у маленького ребёнка почти нет, а из впечатлений преобладает страх. Страх есть форма бытия, он идентичен чувственному восприятию.

Всю жизнь мы испытываем страх или, по крайней мере, находимся на самой его грани, если "наш рассудок бессилен перед подступающим к нам явлением, т. е. если мы осознаём впечатление, производимое этим явлением на нашу душевную жизнь, но судить о нём не в силах" 23. На первых порах это касается абсолютно всех впечатлений. Они "осознанны", поскольку переживаются в состоянии бодрствования, однако рассудок - необходимая основа выработки понятий, дифференциации и дистанции - пока молчит. Это было бы состояние полной беззащитности, которое в кратчайшее время парализовало бы развитие личности — требующее умеренной удаленности от окружения, - не будь у ребёнка врожденной, пока ещё сокрытой способности как бы воспроизводить в себе каждое впечатление внутренними подражательными движениями. Мы говорим о первых, ещё неявных формах того, что вскоре переходит во внешнее подражание, в развитие речи, наконец, в формирование понятий. Эта самая ранняя творческая активность играет огромную роль в снятии страха, хотя, конечно, она не может и не должна устранить страх.

В страхе новорожденного следует в первую очередь видеть не реакцию на то или иное событие, а выражение непонятности, непостижимости пребывания в мире. В легенде об изгнании из рая, в образе младенца, найденного в реке или лесной чаще, в экзистенциально-философском понятии "брошенности" (Хайдеггер) наблюдается некое созвучие этому.

Итак, маленький ребёнок не выносит суждения "мне страшно" - да это и невозможно, пока не заговорило "Я", - за него судит сам страх. В переложении на слова приговор страха звучит как императив: "Беги!" Но куда? Убежище ребёнка - сон. Когда новорожденный засыпает (впоследствии здесь кое-что меняется), он возвращается в защищенный, заманчиво близкий Мир, откуда он пришёл, мир, не сравнимый ни с какими удовольствиями этого мира. В своих ранних книгах по проблемам подростков я часто писал о разных аспектах Детства в этом ключе - как о "долгом прощании" с бытием до рождения, откуда ребенок приносит "фундаментальный опыт гармонии, непритязательности и умиротворения" 24. Далее там говорится: "он соприкасается с этим фундаментальным опытом, как только чувствует себя в собственном теле по-домашнему уютно, довольным и сонным". Иными словами: когда он отгораживается от внешнего мира и приближается ко сну.