Святой Серафим, в миру Прохор, родился в Курске 19 июля 1759 года. Отец его, Исидор Мошнин, был богатый купец, имел кирпичные заводы и брал подряды на постройку домов и церквей.
Он строил Курский собор по плану Растрелли, но умер, не окончив этого дела и поручив его своей жене. Прохору было тогда три года. А когда ему минуло семь лет и мать однажды взяла его на стройку, он упал с колокольни, но чудом остался невредим.
Странно, что такие случаи падения с высоты и чудесного спасения встречаются в детстве других великих людей, которым дано было потом сделать в жизни духовное дело. Точно случай этот дарован человеку, чтобы пробудить в нем особые силы.
В то время как тело, подчиняясь законам внешнего мира, с ускоряющейся быстротой стремится вниз и должно по этим законам разбиться, дух, хотя и бессознательно, должен почувствовать себя чем-то особым в теле, не подчиняющимся его законам, имеющим свою особую жизнь. И вот этот дух побеждает законы тела. Жизнь не прекращается, но человек вступает в жизнь иным. Он пережил что-то, хотя бы и бессознательно, что меняет его отношение к жизни. В глубине его души голос говорит: ты умер бы по законам плоти, по воле духа ты жив; ты умер для законов плоти, для духа жив. И принимает такой человек жизнь как дар, дар от духа, и отдает ее в дар духу.
И связь между душою и телом такого человека слабее, душа свободнее.
А как должен был подействовать такой случай на мать, верующую и любящую! Она стала глядеть на жизнь сына, как на хранимую высшими силами и им принадлежащую. Медный крест, что носил всегда на груди св. Серафим, был материнское благословение идти ему в монастырь.
✽
Через три года после падения с колокольни, когда Прохор начал учиться, он заболел, и не было надежды на спасение. И вот видит он сон. Божия Матерь приходит к нему и обещает помочь. Он рассказывает сон матери. Вскоре мимо дома Мошниных проносят чудотворную Коренную икону Божией Матери; ребенка прикладывают к иконе, подносят под ее осенение, и чудом он поправляется.
Чудом называем мы то, чему видимых причин мы не знаем. В нашем видимом мире следствия вытекают из причин. В мире духовном нам сперва является цель (следствие), а потом средства достижения ее (причины); как при постройке колокольни крыша — первое в мысли и последнее в деле. В высшем духовном мире все — чудо; там дух является просто, без посредства, то есть без причин. Там царствуют цели, а у нас причины.
Чем больше дух подчиняет вещество, чем духовнее становится человек, тем больше возможностей свершаться в нем и через него чудесам, тем больше в мире чудес. И если духовно увидеть мир — весь мир станет чудом.
Исцеление чудом есть непосредственное действие духа на тело. В древние времена больных исцеляли сильные духом. Тогда тело, еще не закостеневшее в веществе, было чутко к влиянию духа и подчинялось ему.
Болезнь — это нарушение строя, по которому действуют силы человеческого тела в созвучии с мировыми. Когда человек жил в лад с природой, в лоне ее, в мире с матерью землей, и божественно не ведал своей отъединенной воли, до грехопадения, он болезни не знал. Болезнь родилась оттого, что он откололся, что в нем зажегся огонь независимой воли. Самосознание и свободу человек купил ценой страдания. Созвучие с природой, единство разбилось.
Что же может сделать целым расколотое, исцелить? Из духовного произошла болезнь, духовное может и победить ее. Тот дух, который, пройдя через свободу и самосознание, свободно, как сын, вернется к божественной Матери, он властен и восстановить нарушенное.
И что же может целить, как не образ того, что цело, что чисто и целомудренно. Образ девственной Матери возвращает дух к тому утраченному чистому бытию. Чудо творит чудеса и целомудренно исцеляет.
Духовную помощь воспринял Серафим, когда уснул, то есть когда душа его была в духовных мирах. Она отразилась во сне, а в жизни выразилось это «случайно» пронесенной мимо дома иконой. Это было средством.
В духе св. Серафима жило это райское видение Богоматери; эта дивная связь с Пречистой Девой освещает всю его жизнь. В этом великое таинство, тайна всей России.
«Сей рода Нашего», — говорит Она о Серафиме, явившись ему впоследствии.
Когда мальчик поправился, он вновь принялся за учение. Учили его, как учили у нас на Руси в XVIII веке купеческих детей: по часослову, псалтырю и библии выучился он читать и писать, и читал духовные книги с охотою. Пробовали его приучать и к торговле. У старшего брата была лавка, где торговали всяким товаром, нужным в крестьянском быту: ремнями, лаптями, дегтем. В лавке Прохор бывал, но без радости. Он каждый день вставал раньше всех и выстаивал утреню и раннюю обедню. В церкви все было как отображение мира родного ему и любимого, непохожего на обыденную жизнь с ее барышами и неправдою, жизнь, от которой было больно сердцу его. И еще ходил он беседовать с одним юродивым, имя которого теперь позабыто. Была глубокая связь между ребенком и блаженным, не принявшим правды и разума мира сего и оставшимся верным иной правде, нездешней. В его нескладных словах, в его прозрачных глазах и любовной улыбке Прохор видел свет единой премудрости Божьей, она же безумие перед людьми.
Когда через несколько лет Прохор собрался идти в монастырь, он ни с чьей стороны не встретил препятствия. С ним хотели идти еще пять человек знакомых купцов.
Торжественно прощался он с родным домом: все молча посидели; он поклонился матери в ноги.
В обычае этого молчания так много значения. Между старой и новой жизнью ложится оно. В этом молчании душа дает созревать в себе новому, прислушивается к воле грядущего, принимает от него силу.
И когда сын кланяется матери в ноги, тут и прощание, и благодарность, и просьба.
Прощание с тем кровным, родовым, в лоне которого зреет дух, а созревши, отделяется, как плод от дерева, и уже, вступая на свои духовные пути, не знает больше кровного родства; и благодарность этому материнскому, родовому, за то, что оно построило храм тела, в котором мог созреть этот дух, и просьба благословения, просьба того слова, которое передаст в новую жизнь благие силы из прошлого.
И мать дает ему приложиться к иконе Христа и Богоматери и благословляет его, надевая ему на грудь большой медный крест.
И идет сперва Прохор в Киев, где была Русь крещена. С ним его пять товарищей. Он хочет приложиться ко святым мощам древних подвижников, помолиться в храме св. Софии Премудрости Божьей и просить совета и напутствия у прозорливого затворника Досифея. Он становится перед ним на колени, целует ему ноги, открывает желание своего сердца и просит совета. И посылает его старец в Саров: «Гряди, чадо Божие, и пребуди тамо. Место сие будет тебе во спасение, с помощью Господа. Там скончаешь ты и странствие свое земное. Только старайся стяжать непрестанное призывание имени Божия так: „Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!“ В этом да будет все твое внимание и обучение. Ходя и сидя, при деле и в церкви, стоя везде, на всяком месте, входя и исходя, сие непрестанное вопияние да будет на устах и в сердце твоем. С ним найдешь покой, приобретешь чистоту духовную и телесную, и вселится в тебя Дух Святый, источник всяких благ, и управит жизнь твою во святыне, во всяком благочестии и чистоте. В Сарове настоятель Пахомий благоугодной жизни. Он последователь наших Антония и Феодосия».
Пахомий был из курских купцов, знакомый родителям Прохора.
Отговев в Киеве, Прохор вернулся в Курск и жил дома еще несколько месяцев. Он в лавке бывал каждый день, но не торговал; как принадлежащий другому миру, он дел не касался, а ходили к нему для беседы мужики, купцы и мещане, толковали о святых местах, о божьих угодниках, о правде Божьей.
Ему было девятнадцать лет, когда, накануне Введения во храм, он пришел в Саровскою обитель и ласково был встречен отцом Пахомием, который отдал его на послушание старцу Иосифу.
Какой-нибудь человек может сказать: жизнь инока это крайнее себялюбие, ибо когда человек, отрываясь от жизни, погружается в себя и думает только о спасении своей души, то какая в этом польза окружающим? Не грабит ли он мир, отнимая у него полезного члена, а себя лишая даров жизни? Но такое рассуждение свидетельствовало бы о поверхностном взгляде на вещи.
Не станем здесь говорить о такой монастырской жизни, где все обратилось в одну внешность, в обряд, где у людей отняты естественные человеческие переживания и не заменены высшими, духовными; где поэтому житейские чувства, не имея естественного исхода, живут потаенно, где поэтому особенно развивается праздность, любопытство и притворство. Такая жизнь — обман, уродство и насилие над природой.
Мы станем говорить здесь о жизни инока, вступающего на духовный путь по истинному призванию.
Какова цель его жизни?
Такой человек, отрываясь от всего содержания, которое может дать ему внешняя жизнь, заменяет его другим содержанием — внутренним. Он делает свою душу независимой от внешнего мира, от внешних впечатлений.
Он отдается постоянно все тем же внутренним переживаниям, повторяя в душе те же молитвы, и этим он дает душе внутреннюю опору. Она внутренно крепнет, получает внутренний строй и строение, и становится тем душевным телом, которое может воспринимать мир духовный, как наше физическое тело, благодаря строению своему, воспринимает мир внешний. Да, это именно так. И это душевное тело должен добровольной и усиленной работой строить себе сам человек. Это называется духовным деланием.
Содержанием души, благодаря молитве, становятся мысли и чувства, которые не зависят ни от времени, ни от места. Эти вечные чувства и мысли так наполняют душу, что в ней не остается уже места для преходящего. Они питают ту вечную часть человеческого существа, которая в обычной жизни как бы дремлет. Это бессмертное ядро духа начинает сознавать себя, и человек становится бодрствующим участником духовного мира. Он начинает ясно в нем видеть и слышать; вступает в общение с существами духовного мира, с иерархиями духовных сил.
Но первым условием для этого должно быть внутреннее очищение. Строго должен следить за собой монах, чтобы не замутился его душевный мир личными желаниями и пристрастиями. Тихо и ясно должно стать в его душе, приведенной к безмолвию. Тогда в этой тиши, в этой ясности раскроются ему тайны духовные, лежащие в основании всего внешнего мира, и станет он прозрачным сосудом для Духа Святого.
Послушание, пост и прочие упражнения — это только средства для этого укрепления и для этого очищения.
Послушание есть добровольный отказ от воли своей, и потому оно не есть насилие над волей.
Каждую минуту добровольно отказываясь от воли своей, человек только обрезает внешнее проявление ее, внутренняя же сила ее укрепляется этим отказом. Первооснова воли, ядро ее, должна оставаться неприкосновенным, как святая святых. Воля научается только не желать своего.
То же и пост. Отказом он укрепляет волю, стремящуюся освободить душу от рабства внешнему миру, и освобождает для духа те силы, которые пошли бы на плотское.
Таков закон мировой: все новое возникает через жертву старого, и высшее — через жертву низшего. Надо оттолкнуть ногой низшую ступень, чтобы встать на высшую. И в основе всякого движения, всякого рождения и всего прекрасного — страдание и жертва.
Но не знают обычно люди, зачем они возвращаются вновь и вновь страдать на землю; не знают, к какой духовной цели ведет их через страдания божественное Провидение, и потому страдают подневольно.
Только тот, кто вступил на путь духовного подвига, добровольно и сам берет на себя лишения и страдания, помогая этим осуществляться воле Божьей в себе и в мире.
Боль, как духовная, так и телесная, всякая боль — это задержка проявления сил; а если задержка, то и накопление их, и преображение в новое, высшее.
«Семя, если не умрет, не оживет». Из этого сознания возник аскетический, монашеский идеал древних подвижников. Они бдением, постом и самобичеванием умерщвляли плоть.
Но никогда не надо забывать, что времена изменяются; что аскетический идеал, данный человечеству в древности, не может быть идеалом нашим. Вся жизнь была иная, и человек по своему душевному и телесному строению был иной, и мир был иной. Вот этого-то и не надо никогда забывать. Что было прекрасно и нужно тогда, то явится теперь опасным и вредным уклоном. Высшая вечная цель остается все та же, но средства и пути во времени должны изменяться.
Тогда, чтобы сделать тело совершенным орудием духа, необходимо было такими внешними крутыми мерами с ним бороться. В наше время возможен иной путь более внутренней работы над душой, которая постепенно изнутри одухотворит и преобразит тело.
Из внешних, телесных страдания станут душевными и жертвы невидимыми. В область внутреннюю переносится борьба с собой, но подвиг этот невидимый — все тот же подвиг.
Святой Серафим жил в то время, когда желающий вступить на путь духовный должен был покинуть мир, идти в монастырь и умерщвлять свою плоть.
Весь пламень свой он обратил на подвиг нечеловеческой силы, чтобы умереть во Христе и воскреснуть в Духе.
✽
Послушание Прохора состояло в том, что он прислуживал старцу Иосифу, помогал в хлебне, в просфорне, пономарил, столярничал; с особой любовью он резал из кипариса крестики для богомольцев. Его звали Прохором-столяром. Он принимал участие в общих работах братии, рубил и сплавлял с иноками лес, а у себя в келье читал Евангелие, Послания апостолов, Шестоднев св. Василия Великого, Беседы св. Макария, Добротолюбие. А когда только бывал свободен, уходил в лес и там молился, там совершал свое правило, то есть ряд молитв, назначенных ему старцем.
Молитва Иисусова «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!», которая произносилась сперва устами, а потом одною мыслью и даже, наконец, не мыслью, а всеми силами души, непрестанно, самим биением сердца, была главным его правилом; была как бы духовным дыханием его существа, его жизнью.
В этой молитве душа обращается к высшей сущности своей, как к Господу. Это высшее, божественное в душе есть Сын Божий. Это то Существо, Которое живет в каждой душе, но Которое только однажды воплощено было во всей полноте в Иисусе Христе; и только через Него, через Его вочеловечение на земле, через крест Его и воскресение, в своей душе могут найти Его люди. К Нему взывает душа о милости. Как милостью явился Сын Божий на земле, так и в человеческом «я» Он открывается милостью и как сама милость, как избыток любви. И когда обращается душа, прося помиловать ее, то в этом не страх преступника, но просьба о даре и о любви, ибо в Сыне Божьем все дар. Когда Он в душе, Он все берет на Себя, избытком Своим все покрывает. Ибо Он не судить пришел, но дать нам жизнь и дать ее в избытке. Об этом просит душа, раскрываясь для принятия дара, вдыхая Дух. Но чувствует себя греховной, не цельной, не чистой, оттого что не может слиться с Богом, оттого что связана с преходящим и им ослеплена. И скорбит душа, тоскуя о Христе, с Которым разлучена, как невеста тоскует о женихе, и томится, и готовит себе светлые одежды, вдыхая Бога.
«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» Так молился он в келье, в церкви и в лесу; в лесу тихом и смолистом, где деревья с ним творили свою лесную молитву, отдаваясь солнцу, принимая в ночь земли солнечные силы, творили молитву за черную землю, за землю-вдовицу, вдыхая солнце.
✽
На двадцать первом году Прохор захворал и болен был три года. Его тело распухло. Врачи не могли понять его болезни.
Полтора года он провел в таком состоянии; старец Пахомий и старец Исайя, его духовник, были при нем неотлучно. Боялись за его жизнь и наконец, готовя к смерти, приобщили. И тут в неизреченном свете он увидел подле себя Богоматерь; с Ней были апостолы Петр и Иоанн; и, оборотясь к Иоанну лицом, Она сказала: «Сей рода Нашего». Она положила правую руку на голову Прохора, а левой коснулась его жезлом. Об этом видении он только впоследствии рассказал, и долго для всех оставалось тайной его быстрое выздоровление.
Пробыв послушником восемь лет, Прохор был пострижен в иноки, и ему дали имя Серафим, что значит «пламенный». Вскоре его посвятили в иеродиаконы, и шесть лет он почти непрерывно служил, проводя в церкви даже часть ночи. Силы его были велики.
Видимый мир становился для него все прозрачнее, и проступал иной, невидимый большинству, но действительный и непреложный. Он видел, как в церкви служили вместе с ним светлые юноши в златотканных или белых, как снег, одеждах. Они пели вместе с братьями, но голоса их нельзя было сравнить ни с чем. «Бысть сердце мое яко воск и тая от неизреченной радости». Так говорил он, но помнил ясно только, как входил в церковь, да как выходил из нее.
Раз в Великий четверг о. Пахомий совершал литургию с иеродиаконом Серафимом. После малого входа, который изображает вход в высшие духовные миры, причем священник молится: «Сотвори со входом нашим входу святых ангелов быти, сослужащих нам и сославословящих Твою благость», когда Серафим возгласил: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны» и, обратясь к народу и дав знак орарем, закончил: «и во веки веков», он изменился в лице, смолк и остался недвижим. Он видел, как солнечный луч озарил его, а по воздуху от западных церковных врат приближался Христос, окруженный, как роем пчелиным, ангелами, архангелами, херувимами и серафимами; Он, приблизясь к амвону и возведя руки, благословил народ и служащих. Потом Он вошел в местный образ Свой, что справа от царских врат и преобразился. Свет от славы, окружавшей Его, затопил всю церковь. Серафима ввели под руки в алтарь; он простоял там недвижно три часа, то бледнея, то весь разгораясь. Придя в себя, он рассказал своим старцам о видении: «Я же, — говорил он, — земля и пепел, сретая тогда Господа Иисуса Христа, удостоился особенного от Него благословения. Сердце мое возрадовалось чисто, просвещенно, в сладости любви ко Господу».
✽
Когда Серафиму было тридцать четыре года, он был рукоположен в Тамбове в иеромонахи. Все дни он проводил в монастыре на службе, а к ночи уходил на молитву в свою лесную пустынную келейку. Он томился по полному уединению, и через год строитель Пахомий, умирая, благословил Серафима на жизнь в пустыни.
Похоронив любимого старца, Серафим ушел в свою дальнюю пустыньку. Там, на берегу речки Саровки, в густом бору, где вперемежку с соснами-великанами растут зеленые липки, в пяти верстах от монастыря, была у него избушка с печкой, сенями и крыльцом. Он рубил дрова, работал в своем маленьком огороде и пчельнике, и другие отшельники, жившие в том же лесу, слышали в лесной тишине его голос, поющий «Всемирную славу» или «Пустынным непрестанное божественное желание бывает». Им случалось видеть, как во время работы вдруг заступ выпадал у него из рук, лицо становилось неизъяснимо светлым, и так он стоял неподвижно часами, созерцая тайны, о которых, может быть, никогда никому не сказал.
Питался он сухим хлебом, который брал себе из монастыря в воскресенье, но и им он делился с лесными зверями и птицами. Даже змеи приползали к нему, и приходил большой медведь, которого он кормил и гладил, и который по слову его отходил в чащу.
А ведь это было всего сто лет тому назад! Еще недавно была жива монахиня, которую он заставил однажды покормить этого медведя. Она боялась.
В этом образе воспоминание о далеких райских временах земли, когда зверь доверчиво подходил к человеку, как к старшему брату, которому он уступил первенство. Это и воспоминание, и залог будущего.
Серафимово вещее сердце, возгоренное о всякой твари, знало тайну отношения человека и зверя, знало, чем обязан зверю человек и как перед ним ответствен; оно знало невинность страстей зверя и безнадежность его страданий. И звериное чутье узнавало в Серафиме дух, который освободит его, любовь, которая спасет его. Не делается ли человек, освободивший себя добровольным страданием, освободителем мира? Вот как говорит об этом апостол Павел: «Думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас. Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, — потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, — в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Рим. VIII, 18-22).
Серафим жалел и любил зверей, как несчастных меньших братьев, лишенных высшего сознания, но не лишенных страданий. Не покорились ли они этому состоянию ради того, чтобы человек мог получить дух свыше, то есть стать сыном Божиим. Ибо, как было сказано уже раньше, высшее покупается жертвой низшего, и зверь не такая ли невинная жертва на пути мирового развития? И тогда первым делом и долгом человека, освобожденного «в свободу славы детей Божиих», это будет освободить тварь.
Если в одной жизни смогла осуществиться эта любовь через победу духа, то открыт ей путь на землю. Придет царство Божие на землю, через души, давшие в себе место ему. Серафим, кормящий медведя — ведь это действительность; это правда, которая смеется над нашей обыденной правдой, делая невозможное возможным!
✽
Труден духовный подвиг в пустыне. Человек остается наедине со своей душой, и она становится его миром. Углубляясь в себя, он видит себя поприщем, на котором борются разные силы. В душевном мире чувства и мысли являются так, как они там и суть на самом деле, то есть существами. В общении с другими людьми эти существа душевного мира изживаются человеком в чувствах, словах и поступках. В одиночестве им этого выхода нет; но тем сильнее и ярче выступают они перед строгим самосознанием, тем беспощаднее натиск их на душу и борьба с ними. Они являются в различных обликах как внешние враги и борются со стремящимся к освобождению от них духом. Серафим говорил, предупреждая об опасностях пустынничества: «В монастыре иноки борются с противными силами, как с голубями, а в пустыни — как со львами и леопардами».
Все эти существа душевного мира, которые мы воспринимаем в жизни как наши чувства и мысли, от которых мы даже не отделяем себя, до того они нами владеют, — духовное «я» человека видит их уже как нечто приходящее извне и стремящееся изжить себя в нем. Его дух как бы построил себе в душе твердую крепость. То, что он называл раньше своим «я», теперь, с точки зрения той высокой духовной крепости, уже «не я». Он видит себя поприщем всяких сил. И не отожествляя их с собой, он видит их в образах, иногда очень страшных. Все мировое зло, все мировые силы встречает он, поскольку он причастен миру. А он причастен всему миру, ибо в человеке средоточие всех в мире действующих сил. Вот почему освободивший себя является освободителем мира. Чем выше, чем сильнее дух человека, тем более страшные тайны и существа ему открываются. На вопрос одного мирянина о злых духах Серафим с улыбкой отвечал: «Они гнусны. Как на свет ангела грешному взглянуть невозможно, так и бесов видеть ужасно, потому что они гнусны».
Надо только посмотреть на глаза св. Серафима. Даже на плохих портретах глаза эти, суженные от напряжения, говорят о том, какое страшное знание о мире он нес в своей душе, и что этот взор созерцал не только небесные светы, но и самый ужас тьмы.
Что же может победить темные силы?
От человека зависит, подчиниться этим силам или заставить их служить свету. Для этого он должен открыться свету, то есть уничтожить свою отьединенность, дать жить в себе тому «я», которое едино со Христом.
Темные, тормозящие силы имеют свое назначение в мире как упор, как противодействие, от которого сила растет. Поняв их истинное назначение, человек становится свободным от них и их освобождает от страшной доли. Когда человек умирает для своего низшего «я», когда он понимает, что все, кроме божественного, есть призрак и обман, что он ничто, и лишь то «я есмь», которое едино со Христом, — истина; когда, как Павел, он может сказать: «Не я, но Христос во мне», — тогда он освобождается от темных сил и освобождает их к свету. В последнем смирении эта свобода. И когда натиск темных сил достиг в душе св. Серафима величайшей силы, он в полном смирении, в сознании своего ничтожества стал в лесу по ночам всходить на большой камень и, подняв руки к небу, молился словами мытаря: «Боже, милостив буди мне грешному», а днем в своей келье, тоже на камне, он молился в том же положении. И так тысячу дней и тысячу ночей.
Только перед своей кончиной Серафим рассказал об этом. И когда удивлялись его силе, он сказал: «Когда в сердце есть умиление, то и Бог бывает с нами».
✽
Комментариев нет:
Отправить комментарий