Кёлер. Страх. СТРАХ-СОН-ДЕТСТВО 1. К вопросу о причине и вине

III
СТРАХ-СОН-ДЕТСТВО

1. К вопросу о причине и вине

Мы боимся страха, теперь это вполне ясно. И потому нас не очень тянет связываться с ним без нужды. Когда же он настигает нас, мы обороняемся изо всех сил. Вот почему мы на удивление мало знаем о причинах одного из важнейших, постоянно повторяющихся явлений нашей биографии и мира переживаний. Так вырисовывается существенный аспект страха: когда его нет, он слишком далёк, чтоб быть понятным, т. е. доступным, и мы всячески избегаем как-то менять ситуацию. Ведь включить его в сферу понимания - значит подвергнуться ему. А когда он овладевает нами, невозможно соблюсти дистанцию, позволяющую судить о нём. Наши мысли, чувства, действия подчинены страху, мобилизованы на защиту от него. Теперь он слишком близок, чтоб быть понятным! Мы можем изобретать способы перескочить через него, набраться мужества и пересилить, подавить, рассеять его, напасть на предмет или существо, которые, по нашему мнению, в нём повинны, и оттолкнуть их; мы убегаем назад или вперед, делаем всё возможное, чтобы спастись, - но когда в обычной жизни нам случается смотреть на него, на сам страх (в отличие, заметьте, от опасности, коей он, вероятно, и вызван)?

"Человека охватывает смятение. (Он) не способен действовать логично. Общее возбуждение охватывает душу и передаётся телесным функциям. (Нередко) мы даже не знаем, почему нас обуял страх. Мы капитулируем перед ним так же, как перед болью", - пишет Карл Кёниг 1. А Алоис Хиклин отмечает, что страх "(подводит) человека к тому, чего пока нет, к "ничто"" 2 Возможно, поэтому нам так трудно посмотреть ему в лицо. Он словно нападает на нас сзади и вынуждает заглянуть в "бездну неведомого" (Кёниг). "Страх разоблачает ничтожество", - говорил Хайдеггер. Самого себя он не разоблачает. Мы знаем, что он с нами творит, но не знаем, откуда он, из каких сил соткан, где живёт и что делает, пока не обременяет нашу сознательную душевную жизнь. Ведь едва ли можно допустить, что в момент своего появления страх всякий раз создается заново, а значит, должен где-то подспудно присутствовать постоянно. Андре Мальро принадлежит такая фраза: "Страх можно обнаружить в себе всегда. Нужно лишь поискать поглубже".

Здесь стоит поостеречься необдуманных возражений. Если, к примеру, я знаю, что мне предстоит разговор с человеком, который, скорее всего, станет задавать неприятные вопросы или упрекать меня, и по мере приближения этого дня во мне нарастает страх, то я определяю его по симптомам и в этом случае знаю, чем он вызван. Но что же, собственно, возникает и вызывает соответствующие симптомы - вопрос совсем другой! Какой пласт нашего бытия здесь взбудораживается? Что прикрывает эту сферу, когда мы не ощущаем страха, и почему в определённых ситуациях этот покров срывается - отчасти по понятным, отчасти по совершенно необъяснимым причинам? Распространённое представление, что страх в любой форме есть разновидность страха смерти, игнорировать нельзя: мы и сами упоминали об этом в определенной связи. Но не говорят ли примеры, подобные приведённому выше, о необходимости дифференцированного подхода? Как именно "присутствие в страхе вины" (Хиклин), проглядывающее в нашем примере, связано со страхом смерти?

По словам Фрица Римана, у страха есть "история развития, и начинается она практически с нашего рождения" 3. Карл Кёниг тоже подчеркивает, что страх "присутствует) в каждом человеке с рождения. Он гнездится в глубинах нашей души и в определённый момент заявляет о себе". Необходимо учесть: страхи, вызываемые конкретной, непосредственной угрозой, шоком, непрерывно саднящей раной из прошлого, ситуациями, напоминающими о неизбежности и постоянной возможности смерти, и другими событиями, - это лишь нижний слой проблемы страха. Яркий пример - детские страхи. Они живут годами, хотя, во-первых, ребенок никак не соприкасается с проблемой смерти сознательно 4, а во-вторых, здесь отсутствует причинно-следственная связь с тем, испытывал ли он тяжёлые шоковые ситуации, жестокое обращение, несчастные случаи, болезни, недостаток внимания. Безусловно, вероятность, что подобный опыт значительно усиливает готовность к страху, практически составляет сто процентов (конечно, бывают и исключения, жизнь полна загадок), однако он не причина страха как такового. Вопрос о причине страха - не то же самое, что вопрос о причине хронической неспособности совладать с ним. Дорис Вольф рассказывает о 41-летней женщине, которая страдает тяжёлыми страхами и говорит, что выросла в "чрезвычайно защищённой" обстановке, т. к. родители создавали для неё "мир безмятежности" 5. Впоследствии с этой женщиной тоже не случалось ничего ужасного, но в один прекрасный день ей пришлось обратиться за помощью к терапевту и сообщить: "Все мои страхи на протяжении жизни только разрастались". В последнее время такие случаи встречаются в специальной литературе всё чаще. Они показывают, что причинно-следственная цепочка "трудное детство - тяжелые страхи" слишком примитивна. Из этого наблюдения возник вопрос, в котором таится очень модная в наши дни теория. "Может ли в счастливом детстве присутствовать скрытая ловушка?" - так формулирует его Шери Картер-Скотт 6.

Вот суть этой теории: поскольку связь между невротическими страхами и педагогическими ошибками не подлежит сомнению, с другой же стороны, у многих мучимых страхом людей не обнаруживается в прошлом каких-либо необычайно тяжелых биографических факторов, а у некоторых среда была и вовсе идеальной, значит, винить следует то, что до сих пор считалось желательным: любовь и опеку. Скажем, людям с выраженной "склонностью к негативному", т. е. тем, кто ощущает себя неудачниками, имеет заниженную самооценку и т. д., однако при этом не знал в детстве плохого обращения, Картер-Скотт предлагает такое объяснение: "Возможно... ваши родители... давали вам много любви и тепла", и "вы испытываете чувство вины оттого, что у вас родители были замечательные, а ваши друзья... росли в сложной семейной обстановке". Конечно, так всегда можно объяснить что угодно чем угодно.

Когда с детьми обращаются дурно, обделяют их вниманием, они, возможно, всю жизнь будут страдать страхами - это понятно и обсуждению не подлежит. И я не собираюсь оспаривать, что любовь бывает причиной излишеств в воспитании, может перерасти в нарциссическое собственничество, фатальным образом подрывающее развитие самостоятельности, если любить не умеют. Умение любить - нечто большее, чем чувство любви, колеблющееся между счастьем, страхом и болью, главное в нём - способность отпустить, предоставить свободу. Пожалуй, самое сложное для любящих родителей - соблюсти верную меру на каждой новой ступени развития ребёнка, и ещё никому не удавалось справиться с этой непростой задачей столь блестяще, чтобы претендовать на роль великого образца и учителя. Но всё же напрашивается вопрос: каким образом тщательно оберегаемое от опасностей и невзгод детство в дальнейшем переходит в невротический страх, если вообще можно говорить о подобной связи?

Зачастую все слишком упрощают. Винить большую родительскую любовь в последующих страданиях - явная бессмыслица.

Популярные представления о чрезмерной родительской заботе, атмосфере "безмятежности" как источнике последующей подверженности страхам, во-первых, оставляют нас один на один с проблемой, что именно "чрезмерно" в каждом конкретном случае, - защита и забота необходимы ребенку, причем каждому в разной степени, - а если уж на то пошло, освещают реальность лишь наполовину. Ведь имеется и весомый контраргумент: очень важно, что в сложных ситуациях всегда можно рассчитывать на помощь окружающих. Это развивает доверие, формирует уверенность в социальном окружении, а значит, и ценную способность просить о помощи и принимать её, когда не знаешь, как быть дальше. У скольких сегодняшних людей нет именно такой уверенности!

Современная психологическая мысль винит неправильное воспитание в психологических проблемах людей с таким упорством, что не замечает ничего, что могло бы поколебать эту предпосылку. Психологи практически не отдают себе отчета в том, что находятся в плену дефектологического подхода, когда все связанное с исконно человеческим опытом одиночества, грусти, страха и отчаяния низводится до уровня поломки, обусловленной неправильной эксплуатацией. И пусть с точки зрения нынешних мыслительных шаблонов это звучит дико, но всё-таки необходимо постепенно вновь свыкнуться с мыслью, что в серьезных проблемах человека с самим собой может и не быть ни малейшей родительской вины; что, более того, при известных обстоятельствах прекрасное, развивающее личность воспитание может стать причиной горестного опыта, связанного со стремлением к индивидуальной свободе, к более высокому - в смысле сказанного в гл. "Об истинном благополучии" - качеству жизни, чем то, какое способны обеспечить даже самые идеальные готовые внешние условия. Заметьте, я говорю: "при известных обстоятельствах". Цель данной книги - не устанавливать новые догматы, а поколебать существующие. И вообще пора прекратить делать вид, что в жизни ребёнка - именно в наши дни - нет никаких иных мощных влияний, кроме родительского, и что взрослый человек обречен сражаться исключительно со своим детством!

Как-то раз в лекции о жизни Гёте Рудольф Штейнер высказал такую мысль: "человек совершает множество ошибок, необдуманно сделав своим принципом "после этого - значит, по причине этого", "post hoc, ergo propter hoc": если что-то за чем-то следует, то с необходимостью происходит из него как следствие из причины" 7. Порой стоит это учитывать, доискиваясь до огрехов воспитания, повинных во всём, что расходится с гедонистическими претензиями на всегда приятный жизненный путь без препятствий и страданий. Там, где гедонизм не явен, он выдает себя как тайное кредо (например, в психологии) в дефектологическом подходе к жизненным событиям, которые прежде, не рискуя вызвать ничьих усмешек, называли испытаниями судьбы. Это понятие нуждается в реабилитации. Оно показывает, что тернистые пути связаны порой вовсе не с нарушениями, обусловленными неправильным воспитанием, а с эмансипаторскими прорывами "Я".

Фредерик С. Пёрлз справедливо отмечает, что наша склонность отождествлять неконфликтность со здоровьем - "очень серьезный шаг назад, поскольку мы... стали испытывать болезненный страх перед болью и страданием, а в результате получили недостаток роста. Я говорю о страданиях, неразрывно связанных с ростом" 8. Кто, повстречав дрожащего от страха и сомнений человека, может знать наперед, из-за чего он страдает - из-за своего детства или из-за мира, например из-за обездоленности других детей в местах, где воюют и голодают? Быть может, его боль вызвана тем, что у него особенно сильно развиты такие положительные качества, как чуткость, справедливость, правдивость, коими он обязан родителям? Разве судьба других людей не волнует "хорошо воспитанного" человека особенно глубоко? Вопросы, сплошные вопросы, игнорируемые с завидным постоянством! Истинная эмпатия никуда не денется, если в отдельных случаях мы не станем выискивать изощренные родительские издевки, а обратимся к целенаправленным раздумьям "Я" об актуальности его бытия в мире: о боли от противоречия меж реальностью и проектом бытия. И не стоит торопиться с выводами насчет способности (или проклятия?) ощутить всю остроту этого противоречия и насчет того, о каком воспитании это говорит - благотворном или пагубном; возможно, воспитание тут вовсе ни при чем. Когда Картер-Скотт формулирует как некий закон: "Ваше нынешнее состояние - непосредственный результат того, как ваши родители обращались с вами в детстве и как вас воспитывали", я называю это одной из тех половинчатых истин, что хуже полной лжи. Антропософия предлагает подойти к данному комплексу вопросов непредвзято, поразмыслить, так ли уж абсурдна, как считается сегодня, мысль, что человек, ребёнок приходит на землю не безликим скоплением клеток с той или иной наследственной предрасположенностью, а индивидуальностью с собственной, связанной с прошлыми биографиями судьбой и, следовательно, с собственными целями развития, намеченными ещё до рождения. Быть может, он приносит с собой и склонность к страху, и это не вина родителей, а вопрос, просьба ребенка к ним: вот проблема, с которой я пришел в мир и с которой нужно разобраться. Вы поможете мне? 9